Двор Анны Иоанновны в памяти потомков остался местом мрачным и абсурдным, этаким триумфом унижения над разумом. Ледяной дворец для шутовской свадьбы, бесконечные забавы с придворными «дураками» — все это создает образ императрицы, чья жестокость была прямо пропорциональна скуке, разъедающей ее душу.
Но в этом гротеске кроется одна деталь, которую часто упускают из виду, а именно — особая, почти фатальная привязанность государыни к карликам. Это был не просто курьез, а глубоко личный, выстраданный выбор, ключ к пониманию ее одинокой и травмированной вселенной.
Почему же именно они? Ответ лежит не в плоскости физиологии, а в тонкой материи доверия и безопасности. Анна Иоанновна, выданная замуж за иноземного герцога и проведшая долгие годы в безрадостном Курляндском вдовстве, была чужаком в собственной стране. Петербургская аристократия, потомки бояр, смотрела на нее как на временную правительницу, вельможи плели интриги, а родня — строила планы по ограничению ее власти (читайте также: Малоизвестные факты об Иване Грозном, которые утаили в учебниках истории — вы об этом даже не догадывались)?
Каждый взгляд, полный подобострастия, таил в себе расчет; каждый комплимент — возможную измену. В этом мире тотального предательства карлик был единственным, кто не мог быть опасен в самом главном — в борьбе за власть.
Его низкий рост был метафорой его политической несостоятельности. Он никогда не сможет возглавить заговор, не будет раздавать высокомерные взгляды свысока, не станет оспаривать ее авторитет. В его присутствии двухметровая, мощная Анна могла, наконец, расслабиться.
Она была для него не просто женщиной, но божеством, источником всех благ, целым миром. В его преданности не было подвоха — только искреннее, почти животное обожание и полная зависимость. Он был идеальным доверенным лицом: безродным, безгласным и абсолютно безопасным живым антидепрессантом.
Но был и другой, более страшный и циничный расчет. Придворный карлик, которого одевали в роскошные камзолы и заставляли разыгрывать дурацкие сцены, служил живым напоминанием аристократии о ее истинном месте. Он был кривым зеркалом, в котором высший свет видел собственное уродство — уродство лести, жадности и рабской покорности.
Возвышая шута, императрица унижала князей, демонстрируя, что в ее власти осчастливить или растоптать кого угодно, вне зависимости от происхождения. Карлик был самым наглядным орудием ее абсолютной, деспотичной воли (читайте также: От Ивана Грозного до Екатерины II: мы «оживили» портреты русских царей и императриц).
Привязанность Анны Иоанновны к карликам — это не просто причуда уставшей от одиночества женщины. Это сложный психологический и политический механизм. В них она находила то, чего была навсегда лишена: безусловную преданность, иллюзию искренности и инструмент для устрашения тех, кто считал себя выше ее по крови, но не по воле случая, вознесшего ее на самую вершину власти. Это был союз одиночеств, скрепленный железной необходимостью самодержавного выживания.